Определение «Поэт в России больше, чем поэт» уже давно стало затертым и употребляется с самой разной интонацией — от очень серьезной до ироничной. Но вряд ли можно найти адресата, которому оно больше подходило бы в своем буквальном смысле, чем Илья Эренбург.
Он — поэт и писатель, и именно это призвание поэта сделало его крупным общественным деятелем и влиятельным политическим публицистом. Но он также и еврей — и по воле судьбы, и по самоощущению, и по литературной судьбе. В каждой из своих ипостасей Эренбург был ярким явлением, а их сочетание дало нам одну из крупнейших, знаковых фигур в России, культуре и еврействе XX века.
Внутренний конфликт, который часто оказывается творческим, видимо, начался еще в детстве, когда его отец порвал с ортодоксальной семьей, а мать продолжала соблюдать еврейские традиции. В духе времени еврейский юноша бросился в революционную борьбу за светлое будущее еврейства в дружном многонациональном социалистическом обществе, сошелся с большевиками, даже угодил в тюрьму. Но жизнь его дала резкий поворот, когда он в 1908 году попал за границу, и не куда-нибудь, а в Париж — центр европейской культурно-художественной жизни, где познакомился и подружился с молодыми и тогда еще малоизвестными Шагалом, Пикассо, Модильяни. Революция осталась далеко, и скоро он ушел в литературу, издав сборники стихов под названием «Детство» и «Одуванчики». Влияние европейской культуры, настроенной на Средневековье и пронизанной христианством, было мощным. Эренбург даже вознамерился принять католичество и стать монахом-бенедиктинцем, но, как и многие европейские мыслители, вроде Франца Розенцвейга, в последний момент пережил духовный кризис и переменил решение.